ЖУКОВСКИЙ

Василий Андреевич

1783–1852

Главная

Введение

Произведения

• Ахматова А.А.

• Баратынский Е.А.

• Блок А.А.

• Веневитинов Д.В.

• Высоцкий

• Есенин С.А.

• Жуковский В.А.

• Лермонтов М.Ю.

• Маяковский В.В.

• Мей Л.А.

• Некрасов Н.А.

• Пушкин А.С.

• Тютчев Ф.И.

• Фет А.А.

• Цветаева М.И.

• Языков Н.М.

• Произведения

Заключение

Список литературы

Заслуга Жуковского собственно перед искусством состояла в том,
что он дал возможность содержания русской поэзии.

В.Г. Белинский

Наверх

Адресат любовной лирики Жуковского – Мария Протасова

       В.А.Жуковский преподавал русскую и зарубежную словесность и историю дочерям своей единокровной сестры Екатерины Афанасьевны Протасовой, которая в связи со смертью кругом задолжавшего мужа находится в весьма стесненных обстоятельствах. Девочки – задумчивая, немного печальная 12–летняя Маша и жизнерадостная хохотушка 10–летняя Саша – в восторге от уроков увлеченного своим делом 22–летнего Жуковского. Впервые он разрабатывает методику сравнительного анализа литературных произведений одного жанра и рода (которую он успешно применит через 20 лет, воспитывая престолонаследника, Великого Князя Александра Николаевича). И незаметно для себя он начинает понимать, что любит старшую из сестер. Он и сам удивлен этому чувству к «почти ребенку» и объясняет его тем, что он видит Машу «не таковою, какова она теперь, а таковою, какова она будет».

       Сестры подрастали, и обе были по–детски влюблены в своего доброго и веселого учителя. Любовь же Жуковского к Маше крепла, но он до поры скрывал это чувство, справедливо полагая, что Екатерина Афанасьевна станет трудно преодолимой преградой его счастью. Складывалась странная, но весьма знакомая по романам сентиментализма ситуация: юная ученица влюбляется в своего учителя, бедного и незнатного. Кто возьмется определить, что здесь первично, а что – вторично? То ли Маша полюбила талантливого и доброго учителя Жуковского, а потом в литературе нашла подобные примеры, подтверждающие ее «естественное право» выбирать по сердцу, а не по положению, то ли, прочитав Руссо, невольно «спроецировала» литературный сюжет на собственные чувства?

       Три года он хранит в тайниках своей души глубокую любовь к юной ученице (а Маше уже 15 лет), счастливый уже ее восторженной привязанностью, ее искренним смехом, ее сияющими благодарностью глазами, всё еще не решаясь открыть сердце матери своей избранницы, да и ей самой тоже.

       Однако конфликт «Людмилы» – недосягаемость любви земной и возможность любви «за могилой» – подсказывает, что интуитивно поэт как бы предчувствует свою собственную судьбу: слова о предложении руки и сердца еще не произнесены, но результат их уже как будто известен. И действительно, когда наконец в 1808 г. Жуковский посватался к Маше, то Екатерина Афанасьевна ответила решительным отказом. Поначалу ей это чувство казалось всего лишь «минутным увлечением», не более чем данью моде на романтизм. Иронизируя, она писала своей старшей сестре: «Тут Василий Андреевич сделался поэтом, уже несколько известным в свете. Надобно было ему влюбиться, чтобы было кого воспевать в своих стихотворениях. Жребий пал на мою бедную Машу».

       Жуковский тяжело переживал этот первый отказ, но отнюдь не отчаивался: во–первых, Маша, безусловно, отвечала ему взаимностью, а во–вторых, она была еще так молода, впереди еще, казалось, столько времени; они оба надеялись, что Екатерина Афанасьевна, по размышлении здравом, убедившись в их преданной и возвышенной любви и желая – вне всякого сомнения – подлинного счастья своей дочери, изменит свое решение и в конце концов согласится отдать Машу за Жуковского. Тот же пока оставался в доме учителем, обещая своей сестре относиться к Маше «по–братски».

       Тем временем Мария Григорьевна Бунина и Елезавета Дементьевна, сложившись, купили Жуковскому небольшую деревеньку Холх в окрестностях Белёва с 17–ю крепостными – как раз напротив того места, где поэт построил (и вновь по собственному проекту) дом для Маши, надеясь, что он со временем станет ее «дворянским гнездом».

       Но Екатерина Афанасьевна ни на шаг не отступила от своих принципов. Свой отказ она мотивировала тем, что Мария Протасова, ее дочь, и Василий Жуковский, ее брат, были близкими родственниками. Это отчасти правда. Но только отчасти. Во–первых, кровными родственниками они были только по отцу; во–вторых, подобные браки, например между двоюродными братьями и сестрами, в дворянских семьях не были редкостью; и в–третьих, они были родными что называется de–facto, a de jure, по бумагам, они были абсолютно чужими: отцом Василия Андреевича записан дворянин Киевской губернии Андрей Жуковский, а вовсе не его родной – Афанасий Иванович Бунин. Екатерина Афанасьевна писала Жуковскому: «Тебе закон христианский кажется предрассудком, а я чту установления церкви».

       К кому только ни обращался Жуковский за помощью! Все были на его стороне, убедить Екатерину Афанасьевну поменять свое решение и дать разрешение на брак пытались ее племянница Авдотья Петровна Киреевская, соседи по поместью Плещеевы, брат покойного мужа Павел Иванович Протасов, сенатор Иван Владимирович Лопухин, орловский архиерей Досифей и даже петербургский архимандрит Филарет. Как мы видим, даже высшие представители церкви были не против этого брака и готовы были обвенчать Жуковского и Машу Протасову. Однако Екатерина Афанасьевна неколебимо стояла на своем. В связи со всеми этими хлопотами, да и просто отдохнуть от суетной петербургской жизни, к Жуковскому приехал его старинный друг, однокашник и стихотворец Александр Воейков. Увидел прелестную 18–летнюю Сашу Протасову, которую Василий Андреевич в стихах назвал «гением чистой красоты» (потом, спустя десятилетие, Пушкин использует эту метафору применительно к Анне Керн, чем и обессмертит ее), влюбился без памяти и тут же сделал предложение. Екатерина Афанасьевна дала свое согласие на брак.

       1815 год можно считать судьбоносным для Жуковского. Во–первых, Маша переезжает в Дерпт, где через восемь лет встретит свою смерть. Во–вторых, весной Н.М.Карамзин представляет Жуковского ко двору. И очень скоро поэт станет высокочиновным придворным, оставаясь при этом тем же веселым и сострадательным человеком, заступником перед императорами за гонимых, сосланных, отверженных.

       Конечно, он мог бы уговорить Машу бежать с ним и обвенчаться тайно, но это скорее походило бы на воровство, на достижение цели любыми средствами, а это противоречило их высоким духовным принципам, изменить которые они были просто не в состоянии. За 12 лет их любви, искренней, чистой и взаимной, но не дающей им право быть вместе, они научились довольствоваться малым: радоваться строчкам и рисункам, написанным любимой рукой, быть счастливыми, просто находясь рядом друг с другом и зная, что никакие земные беды не уничтожат их неземной любви.

       А в Дерпте в это время начала разыгрываться подлинная драма.

       Жуковский знал Воейкова много лет, но даже не подозревал, что тот был запойным пьяницей, превратившимся после венчания в жестокого домашнего тирана, скандалиста и насильника. Не имея иного пристанища, Екатерина Афанасьевна с Машей вынуждены были жить под одной крышей с почти невменяемым зятем.

       С самого утра он начинал кричать на всех, кто бы ни подвернулся ему под руку: слуги ли, домашние ли, – случалось даже, что он бил свою жену, Сашу, выросшую в семье, где детей никто и пальцем не трогал. Каково всё это было видеть Екатерине Афанасьевне? А Жуковскому, который часто гостил в доме Воейкова? Ведь получалось, что он сам, своими руками, отдал в объятия злодея веселую, жизнерадостную, полную светлых надежд 18–летнюю племянницу! Женясь, Воейков клятвенно обещал Жуковскому быть его «заступником» перед несгибаемой Екатериной Афанасьевной и помочь добиться разрешения на брак своей свояченицы. Но теперь начал жестоко тиранить Машу, запирая ее по нескольку дней в комнате, прочитывал и рвал все письма Жуковского к ней, даже умудрился выкрасть и прочитать ее дневник и потом вовсеуслышанье глумился над ее чувствами... Когда Жуковский приезжал к нему в дом на несколько недель, Воейков ревностно следил, чтобы они с Машей не оставались наедине и вообще не позволяли себе никаких «нежностей». Да, вот уж верного единомышленника нашла себе Екатерина Афанасьевна!

       Что оставалось делать Маше в этой невыносимой обстановке, под бдительным издевательским надзором зятя–деспота? Поэтому, когда профессор медицины Дерптского университета, умный и тонко чувствующий голландец Иоганн Мойер посватался к Маше, она, посоветовавшись с Жуковским и получив благословение матери, приняла его предложение, чтобы просто вырваться из дома, в котором самодур Воейков тиранил ее и Екатерину Афанасьевну. Маша признавалась своей двоюродной сестре: «Бог хотел дать мне счастье, послав Мойера, но я не ждала счастья, видела одну возможность перестать страдать». В эти же дни Жуковский понял, что «на свете много прекрасного и без счастья», и это станет его кредо до конца дней.

       Мойер прекрасно знал о взаимной любви Маши и Василия Андреевича, глубоко сочувствовал своей невесте и, предлагая ей руку и сердце, думал избавить ее от страданий и унижений в доме Воейкова и надеялся сделать ее счастливой. Иоганн Мойер был замечательным человеком, добрым, трудолюбивым, отзывчивым, прекрасным врачом, лечившим бесплатно всех нуждавшихся. У него была широкая практика в городе, он много преподавал в университете, который в то время считался одним из лучших в Европе, а среди его воспитанников были ставшие выдающимися учеными Владимир Даль и Николай Пирогов.

       В 1817 г. Маша Протасова обвенчалась с Иоганном Мойером и преехала вместе с матерью в дом к мужу. 
Жуковский стал желанным гостем в доме Мойеров, хотя и непросто ему было бывать там. Он часто приезжал в Дерпт и отдыхал душой возле Маши, которая много хлопотала по хозяйству, помогала мужу принимать больных, а набравшись опыта, стала добровольно работать акушеркой в пересыльной тюрьме. Жуковский в то же время пытался образумить Воейкова и унять его деспотические замашки. Саша бывала в доме своей сестры чаще, чем в своем собственном.

       В октябре 1820 г. Жуковский отправился в полуторагодичное путешествие по Европе в свите Великой Княгини Александры Федоровны. По дороге в Берлин он на несколько дней остановился в Дерпте, в доме Мойеров. Маша ждала ребенка. Он вслушивался в звуки ее нежного голоса, любовался ее миловидным лицом, светившимся радостью от долгожданной встречи, и всё пытался угадать: счастлива ли, покойна ли она в этом браке? Машенька прекрасно чувствовала состояние человека, которого любила больше жизни, понимала, что ЕГО покой и счастье зависят от того, как живется ей, и старалась ни жестом, ни взглядом не выдать своей внутренней неудовлетворенности. Внешне всё выглядело прекрасно: Мойер, действительно, любил и уважал ее и, действительно, делал всё, что от него зависело, чтобы она была счастлива...

       Из–за границы Жуковский старался писать Маше как можно реже, боясь нарушить ее иллюзорное семейное счастье, ее хрупкий внутренний покой. Она сообщала ему о рождении дочери: «Милый ангел! Какая у меня дочь! Что бы я дала за то, чтобы положить ее на твои руки». Но, когда от Жуковского долго не было вестей, на грани отчаянья Маша писала ему: «Ангел мой, Жуковский! Где же ты? Все сердце по тебе изныло. Ах, друг милый! Неужели ты не отгадываешь моего мученья?.. Ты мое первое счастие на свете...»

       Лето 1822–го года Мойеры решили провести в Муратове, родовом имении Буниных. Всё здесь напоминало Маше о тех счастливых днях, когда они с Жуковским были вместе: гуляли по этим аллеям, читали в этих комнатах Шекспира и Гёте, мечтали о будущем – вдвоем, подле друг друга, не расставаясь ни на миг. Где эти мечты, и что теперь стало с их жизнями?.. Словно предчувствуя свою скорую смерть, Маша писала в дневнике, сидя в беседке на берегу Оки: «Стадо паслось на берегу, солнце начало всходить, и ветер приносил волны к ногам моим. Я молилась за Жуковского, за мою Китти! О, скоро конец моей жизни, – но это чувство доставит мне счастие и т а м. Я окончила свои счеты с судьбой, ничего не ожидаю более для себя».

       Весной следующего года Маша тяжело переносила вторые роды. Василий Андреевич, проведший подле нее неделю, записал в своем дневнике: «Мы простились. Она просила, чтоб я ее перекрестил, и спрятала лицо в подушку...» Это была их последняя встреча.

       Уже в Петербурге он получил письмо с сообщением о ее смерти.Ощущая невосполнимую пустоту в душе, тяжкое горе, легшее надгробным камнем на его сердце, скакал он в Дерпт на Машины похороны. «Я опять на той же дороге, по которой мы вместе с Сашей ехали на свидание радостное... Ее могила – наш алтарь веры, недалеко от дороги, и ее первую посетил я. Покой божественный, но не постижимый и повергающий в отчаянье. Ничто не изменяется при моем приближении: вот встреча Маши! Но право, в небе, которое было ясно, было что–то живое. Я смотрел на небо другими глазами; это было милое, утешительное, Машино небо». На могиле ему вручили последнее, предсмертное, Машино письмо: «Друг мой! – читал он. – Это письмо получишь ты тогда, когда меня подле вас не будет, но когда я еще ближе буду к вам душою. Тебе обязана я самым живейшим счастьем, которое только ощущала!.. Жизнь моя была наисчастливейшая... И все, что ни было хорошего, – все было твоя работа... Сколько вещей должна я была обожать только внутри сердца, – знай, что я все чувствовала и все понимала. Теперь – прощай!»

       Маше Протасовой–Мойер было 28 лет, Жуковскому – 40, из них 16 – отданы их любви, трагической, мучительной, и все–таки счастливой в своей взаимности, возвышенной и светлой в чистоте и преданности их близких душ.

       Смерть Маши прозвучала заключительным аккордом в этой печальной сонате невоплотившейся в земное счастье любви. Но ведь Жуковскому еще предстояло прожить, теперь уже без Маши, 29 лет. Как он их прожил? Какой свет оставила она в его дальнейшей судьбе?

       Последующие годы будут отмечены добрыми делами, милосердием, благотворительностью.

       А ведь Жуковский был еще опекуном и внучек Екатерины Афанасьевны Протасовой! Саша ненадолго пережила свою старшую сестру: она скончалась в Италии от чахотки в 1829 г., и Екатерина Афанасьевна осталась одна с маленькими детьми на руках. Отныне ее надежда – только Жуковский и Мойер, и их заботами, хлопотами и любовью она будет жить.

       Бог не дал Василию Жуковскому личного, земного, обыкновенного счастья, значит, он будет жить счастьем близких ему людей, по мере сил и возможностей устраивая их будущность. А сил и возможностей Господь отпустил ему достаточно!

Наверх